Крестьянский дровяной промысел конца XIX века

Одним из талантливых смоленских публицистов конца XIX века был Николай Максимович Селезнев (1850-1897). Имя его неизвестно смолянам, а ведь в губернской газете «Смоленский вестник» он опубликовал массу очерков, ярко, точно, всесторонне описывающих крестьянскую жизнь. Свои публикации Селезнев подписывал псевдонимом «Деревенский житель». Кроме «Смоленского вестника» он также сотрудничал в столичных изданиях, например, в журнальном приложении к петербургской газете «Неделя», где нередко выходили его очерки под заглавием «Хуторские рассказы». Родился Н.М. Селезнев в Вяземском уезде, в бедной семье псаломщика. По окончании курса в Смоленской духовной семинарии он поступил для продолжения образования на юридический факультет Московского университета, но за неимением средств вынужден был оставить учебу, несмотря на то, что дошел уже до 4-го курса. По выходе из университета Николай Максимович поселился в деревенской глуши и занялся сельским хозяйством. Последние десять лет своей жизни он провел на собственном хуторе Затишье-Ров в Дорогобужском узде, не переставая до конца дней заниматься литературными трудами. По соседству со своим хутором, в селе Рыбки Дорогобужского уезда, Н.М. Селезнев устроил народный театр и народные чтения, он состоял попечителем Рыбковской министерской школы, на которую выделял значительную часть из своих скромных доходов.

Почитаем один из очерков Н.М. Селезнева, опубликованный в 1883 году, чтобы оценить талант этого человека и увидеть нелегкую, трудовую жизнь смоленского крестьянина.

«Из Дорогобужского уезда (Корреспонденция «Смоленского вестника»). Наши села и деревни стоят в той местности, от которой несет запахом льна, пеньки и водки и где еще робко и неуверенно течет река, на которой ниже по течению во время оно раздавалась удалая песня славян, плывших вниз к морю для ограбления Царь-града. Еще недавно стояли тут темные леса, в которых много водилось всякого зверя и птицы. Медведь, слышно, перебрался за реку, где еще уцелели большие участки леса, зайцев перебили охотники с железной дороги; в малом количестве стала встречаться и дикая птица; зато семейство волков, по-видимому, быстро размножается. На святках морозы доходили до 30° Реомюра. С голоду и холоду волк кидается за собакой прямо в сени к мужику. Галка замерзла и на дороге валяется. Воробьи забились в мякину, время от времени перекликиваясь: Жив? Жив. Один мужик не боится мороза, и с первого петуха до позднего вечера таскает дрова на станцию.

Останавливаюсь на дровяном промысле нашего крестьянина. Не жалея живота своего он работает все лето; начал теперь работать неустанно и целую зиму. В старину так не бывало. За неимением зимних промыслов в большинстве случаев мужик зимой отдыхал и только изредка поднимался куда-нибудь в дальний извоз. Теперь же просто удивляешься его терпению и выносливости. Дрова возят на станцию за 25 верст. В самую полночь «очередной мужик» обходит деревню, постукивая палкой в стену домов, это значит, пора запрягать. Приезжают в лес; лошадкам «подкидывают сенца» и начинают накладывать дрова. Тут отдых для лошадей и завтрак для людей. Закусывают лепешкой, куском пирога с картофельной начинкой, а то и хлебом с сальцем. Трубочки закурили, парнишки лет по 14-15 друг другу под «микитки» задают с практической целью нагреться. В лесу еще тепло, а вот на поле так плохо: носы делаются краснее рака вареного. И замечательно – об отмороженных щеках, носах и ушах почти совсем не слышно. Забелеет где-нибудь на лице, снегом начнут оттирать или везенкой начнут холить до тех пор, пока подозрительное место кровью нальется и огнем запылает. На ногах у мужика теплые самотканые анучки; ежедневно шагает он в них 25 верст, не жалуясь на усталость, краснея на морозе.

На станции, свалив дрова, мужик выпивает стаканчик водки, опять закусывает и к часам 4-5 возвращается домой, где его ждет горячая капуста и такая же картошка с затолокой. Тут он обедает и вместе ужинает, так как в другой раз ему уже некогда дома есть. Отсидев за столом часа полтора, он отправляется скоту давать, после чего заваливается на нары и спит не более трех часов, зато так крепко, что хоть за ноги его тащи, не услышит. В одиннадцать часов ночи он сыплет лошадям овса и опять ложится немного вздремнуть. Ровно в полночь, когда петух подаст своей первый голос, стена хаты затрясется от удара здоровой дубины и на улице слышится громкое выкрикиванье: «Пора, петухи пропели». Деревня просыпается. Лошадей поят. Бабы печки затопили. Мужики опять поплелись вереницей в лес за дровами. И так в продолжение целой недели, исключая воскресенья или какого-нибудь другого праздника. В конце февраля и начале марта, когда лошадки заметно пособьются, хотя овсом и вдоволь их кормят, мужики начинают делать дневки и среди недели, чтобы дать лошадям хоть немного отдохнуть, иначе они весной не в состоянии были бы вынести полевой работы.

Бабам теперь гораздо хуже стало, чем в былое время. Вытопи печь, задай скоту, садись за прялку; а если мужики сильно промерзнут, то и вечерней дачей скоту они же заведуют.

Деньги за вывозку дров крестьяне получают по воскресным дням, раз в неделю, и нужно сказать, что в большинстве случаев рассчитывают их добросовестно. Задержки никакой, выдают деньги сполна. По получении расчета мужики пропивают довольно почтенную сумму денег; однако ж не думайте, чтобы тут открывалось безобразное пьянство. Путный хозяин выпьет стакан-два, и домой. Долго засидится в кабаке и до бесчувствия напьется только какой-нибудь зрящий человек. Но денег немало остается в кабаке уже по одному тому, что народу в нем за день перебывает более двухсот человек. На станцию, например, Издешково ходит ежедневно около 500 лошадей. Не меньшее движение замечается и на других станциях и полустанках. Почти все деревни на 15-20 верст от линии принимают участие в дровяном извозе. Но немало найдется здесь крестьян и «дальных», т.е. прибывших сюда с лошадьми из деревень, лежащих в 60 и 70 верстах от линии. Обыкновенно, останавливаются они в какой-нибудь ближайшей к станции деревне, покупают корму и начинают таскать дрова. Выгода есть. За вывозку одной сажени дров, например, на станцию Издешково из леса, находящегося в 25 верстах от этой станции, платят мужику 3 руб. 20 коп. Сажень дров он поднимает на четырех лошадях; значит, за шесть поездов, если у него работают четыре лошади (а таких найдется немало), он выручит 19 руб. 20 коп.; в продолжение месяца, т.е. 24 дней, – 76 руб. 80 коп., овса он израсходует за один рабочий месяц на 35 руб., следовательно, чистая прибыль его будет равняться 41 руб. 80 коп. Работать, как видите, можно. Жаль только, что кабаков много тут понаставлено. Целовальники наши раздобрели на славу. Значит же, хороша тут пожива им, если за аренду постоялого двора, например, при той же станции Издешково уплачивается ежегодно 800 руб. серебром. Особенно много денег оставляют в кабаке те из крестьян, которые возят дрова на одной лошаденке. Беднота скорее пропьет; добрый хозяин крепче держит копейку в руках.

Но дровяной извоз имеет и темные стороны. Первое – навозу много пропадает. Лошадям приходиться стоят на дворе не более шести часов в сутки, остальное время они в работе и, значит, самый лучший навоз конский в большем количестве разбрасывается по дорогам. Весной, когда дорога начнет портиться, это особенно видно. Второе – зимняя работа эта накладна и для лошади, и для человека. За зиму мужик так ловко высмунит свою лошадь, что она возьмет настоящее тело только к осени. Думаю также, что в последнее время мужик и своей физической силы стал много тратить. Ведь недаром же все реже и реже встречаешь в деревнях стариков с седыми бородами. До 70 лет мало кто из крестьян наших доживает. Явление обычное – мужик лет пятидесяти, по-видимому, бодрый и здоровый, похворает недельку, много другую – и долой с этой планеты. От какой болезни помер, спрашиваешь. От головы, батюшка, или живота, родимый. Говорите после этого, что наш мужик ленив и занимается только выпивкой».

Источник: Из Дорогобужского уезда // Смоленский вестник. 1883. 9 января. №3. С. 2-3.